Юлия Ауг: «Для меня невероятно ценно, что я нашла общий язык с актерами»

(Режиссер «Клятвенных дев» делится своими наблюдениями после показа эскиза)

Удивительная вещь: с одной стороны, пьесе «Клятвенные девы» не хватает театральной драматургии, именно театральной, потому что литературная драматургия налицо, а с другой - не часто находится такой материал, где все роли интересны и значимы.

Я согласна с экспертами и публикой, что пьесе не хватает драматургии. Зритель начинает понимать, что происходит на сцене даже не в середине, а только в последней трети действия. И вместо того, чтобы следить за последовательностью повествования, он напряженно пытается разобраться в запутанных родственных связях и сложных для восприятия именах. Ему непонятно, почему одна героиня постоянно плачет, а другие персонажи ненавидят друг друга. Это не считывается из происходящих на сцене событий. Получается, что сюжет про одно, а трагедия - про другое.

Когда я читала пьесу, у меня сложилось одно впечатление. При её разборе в режиме реальных репетиций я обнаружила столько провалов! Их надо было заполнять с помощью какого-то режиссерского хода.

Сейчас я уже понимаю, что надо было, например, дать нужную информацию с самого начала, как это делает хор в греческой трагедии, а дальше все только следят за происходящим. Такой ход, назовем его «телеграммой в зрительный зал», безусловно, мог бы сработать. С самого начала можно было думать именно в сторону греческой трагедии как формы. Ввести хор, который рассказывает зрителю некую предысторию. Хор – голос свыше, а люди уже существуют на его фоне. Тогда на откуп хору мы могли бы отдать все ремарки пьесы. И теперь я, как режиссер, должна принять решение – пойти ли этим путем, тем более, что трагический градус пьесы высок, её повышенная эмоциональность оправдана, и актеры со всем этим справляются, или искать другие приемы.

Пока мне самой интересно, что я решу: искать новый ход или брать другой материал, чтобы снова работать с этими замечательными актерами. В ходе работы они открылись, и это – самый главный результат. Когда весь экспертный совет в один голос твердил мне про потрясающие актерские работы, в частности, про двух актрис, которые открылись так, как никто не ожидал, и показались в новом – и каком! – качестве, вот этот человеческий и актерский результат для меня вообще круче всего. Со всем остальным можно справиться. Поэтому уже сейчас могу сказать, что работа с этой или другой пьесой, но с той же прекрасной компанией, обязательно случится.

Для меня эта лаборатория прошла полезно. Невероятно ценно то, что с большей частью актеров я не только нашла общий язык, а мне стало с ними по-настоящему интересно. Я видела, как они меняются, готовы слушать меня и идти навстречу. Самое дорогое для меня - видеть, как то, что ты делаешь, отзывается в актерах, и они начинают отдавать тебе то, что ты в них вкладываешь. Здесь это произошло. Я очень рада.

А самое тяжелое мое впечатление – это то, что в силу каких-то причин, может быть, даже в силу моей неубедительности, в некоторых актерах так и остался некий протест – протест против моих предложений или моего способа работы. А когда актер, репетируя, находится в протестном состоянии, это не просто тяжело, но ещё и абсолютно бессмысленно. Потому что для меня театр – это все-таки существование людей, которые добровольно, я не вижу смысла в насилии, трудятся вместе. Они со-трудники. Они – режиссер и актер – идут навстречу друг другу. Добровольно. И это, наверное, главное.

Не могу сказать, что я сделала все, что хотела. Для меня самое ценное, что есть процесс и есть явный результат. И это очень круто. И есть финал. Финал мне самой кажется удачным, потому что, благодаря ему, я поняла: если главный герой стал клятвенной девой вследствие своего собственного желания и самостоятельного решения, то над девочкой совершено очередное насилие. И в этом колоссальная разница.